Кот Василий жил на даче. Нет, своей дачи у него не было — он, как настоящий кот, жил свободно на территории большого дачного товарищества. Спал, где хотел, ел, что добыл, такая жизнь ему нравилась.

Летом было особенно хорошо. Почти в каждом доме жили люди, домашние коты, собаки и другие животные. День был длинным, а солнце теплым, кругом было полно еды. Мыши и кроты. Он был большим мастером по ловле мышей. Да и от сердобольных хозяев иногда перепадали то колбаска, а то и шашлычок. Переночевать можно было под любым кустом.

Жизнь Василия была насыщенной, полной всяких приключений: добыть пропитание, не нарваться на собак и злых людей, подраться с котами за территорию, а, кроме того, вечные интриги на помойке – некогда скучать. Когда же приходил теплый летний вечер, он больше всего он любил забраться на какую-нибудь высокую крышу и наблюдать сверху, как вокруг суетятся люди, коты, собаки, птицы. Они там шумели, а в его сердце возникала приятная тишина. Он любил смотреть вдаль, где за лес садилось солнце, где в дальних странах происходило нечто удивительное. Он подставлял усы теплому ветру, доносившему до него запахи дальних мест, и был счастлив.

Зимой жизнь была тяжелее. Мыши прятались в опустевших домах, а редкие оставшиеся люди Василия не баловали, иногда даже могли прогнать или запустить в него чем попало. Становилось голодно, а поэтому приходилось перебираться поближе к помойке. Помоечные коты его недолюбливали. Они считали его зазнайкой и слишком умным.

Правда, местные кошечки смотрели на него с восхищением, считали загадочным, не таким как все, и многие были готовы идти за ним смотреть закат. Он не звал их с собой. Он подозревал, что они своей болтовней разрушат его тишину. Только одному его другу, коту Иннокентию он иногда позволял посидеть и помолчать рядом с ним на крыше.

Среди помоечного населения существовала строгая иерархия. Заправлял всем Серый — огромный кот с рваным ухом и хитрыми глазами. Коты уважали его за силу и справедливость. Он четко следил за тем, кому достанется лучший кусок и старался не допускать бессмысленных драк. Но драки все равно возникали, и из-за протухшей колбасы, и из-за кошек, и за место на помойке. Каждый хотел урвать кусок побольше и место поближе к Серому.

Василий старался не влезать во все эти разборки. По ловле мышей Василий был одним из лучших. Именно этот показатель официально определял место в помоечной иерархии, и он мог бы претендовать на весьма достойное положение, но путем интриг и драк некоторым удавалось пробиться поближе к Серому и лучшим кускам.

Как настоящий свободный кот, он довольствовался тем, что перепадало, и никому ничего не доказывал, чем снискал определенное уважение среди рьяных борцов за справедливость.

Жизнь шла своим чередом. Лето сменяло зиму. Василий чувствовал себя вполне комфортно, хотя, иногда, когда он глядел вдаль, сидя на крыше, откуда-то из глубины сердца вылезала щемящая тоска. Он понятия не имел, про что тоскует, да и не хотел об этом задумываться.

Однажды осенью случилось неприятное событие. Какой-то пьяный мужик, просто так, по ходу жизни, запустил в него пустой бутылкой и случайно попал по спине. В позвоночнике что-то хрустнуло, и задние лапы перестали слушаться. Ничего, пройдет, подумал Василий, надо где-нибудь отлежаться. Он забрался под какой-то сарай и просидел там пару дней, но голод вытащил его из убежища и потащил к помойке.

Местные встретили его недружелюбно и с насмешками. О, наш-то настоящий кот, еле ноги тащит. Василий обиделся. Несчастье с каждым может случиться, нельзя же нападать на больного. Коты зафыркали, а не надо было зазнаваться, считать себя лучше других, а надо участвовать в жизни помойки, не прогуливать общие мероприятия и приносить Серому подарки по праздникам. Он, конечно, разозлился и ответил что-то про свободу и справедливость. В общем, слово за слово, и коты накинулись на него. Били не организованно, но отчаянно…

К тому времени, когда вернулся Серый и разнял драку, Василий был уже изрядно потрепан. Кровь заливала глаз, из спины вырван клок шерсти. Коты еле сдерживались и загрызли бы совсем, если бы Серый их не остановил.

Только Иннокентий пожалел его и даже поделился где-то раздобытой мышкой.

Всю ночь, злой, больной, голодный и униженный, Василий провел под забором, искать лучшего места не было сил. А под утро, как назло, ударил мороз. К рассвету он продрог и покрылся ледышками. Похоже, так и простудиться недолго, подумал Василий, сгрызая сосульки с шерсти. Все тело болело, даже есть уже не хотелось. Холод, боль и унижение заполнили его целиком, так плохо никогда еще не было. Хотелось одного, чтобы все закончилось. Скорая смерть была бы лучшим выходом из создавшегося положения. И он приготовился замерзнуть, чтобы не видеть и не слышать больше ничего.

Здесь, под забором, побитого и замерзшего она его и нашла. Хозяйка взяла его на руки и заплакала. Она принесла его в дом, отмыла, перевязала белыми тряпками, что было унизительно для настоящего кота, но он даже сопротивляться был не в силах. Он и есть даже не мог. Так она пипеткой молоко ему в рот заливала, — ужасно унизительно. Хуже того, она засунула его в сумку и куда-то понесла. А там начался настоящий кошмар, какой-то мужик крутил его как игрушечного мазал зловонной гадостью и колол железными иглами. Только к вечеру его, измученного, униженного и больного, наконец, положили на мягкую подстилку и оставили в покое.

Через несколько дней в тепле Василию, однако, стало лучше. Он уже начал потихоньку ходить и есть. От хорошей еды и хорошего отношения сил прибавлялось. Он уже смог содрать с себя противные белые тряпки и начал подумывать о том, как выбраться на свободу. Конечно, и здесь жить было неплохо, тепло, сытно, но скучно. Хозяйка ему даже понравилась, у нее были ласковые руки и мягкий голос. Когда она была дома, ему даже приятно было с ней пообщаться, но когда она уходила, скука доставала. И чем больше прибавлялось сил, тем скучнее становилось, хотелось пробежаться по свежему снегу, отловить пару мышек, пообщаться с Иннокентием, залезть на крышу и помечтать о дальних странах. Он понимал, что это было опасно для его ныне слабого здоровья, но он мечтал о свободе.

Но дверь всегда была закрыта. Особенно тоскливо становилось Василию, когда в окошко пробивались редкие лучи осеннего солнца и чирикали птички. И он мечтал сбежать. Когда на улице выпал снег, он вполне уже мог ходить и даже прыгать. Жаль только, что почки он тогда, под забором, застудил изрядно, — болели. Ну, ничего, ему бы на волю, там все быстро пройдет.

И вот, однажды, дверь случайно оказалась открытой. Ура, свобода, подумал Василий и потихоньку вышел на улицу. Солнышко ослепило его. А снег, какой же он белый, чистый. А ветер, какой же он зовущий. А запахи, такие любопытные. Василий шел по холодному хрустящему снегу и думал о будущем лете, мечтал, как залезет на крышу и будет смотреть, как заходящее солнце заливает золотом дальний лес.

И тут он услышал ее голос. Хозяйка звала его. Что-то дрогнуло в его сердце, и он остановился. Вспомнились ее теплые руки, ласковые слова, горячая еда и мягкая подстилка. Нет, подумал Василий, свобода дороже и пошел дальше. Но ее голос продолжал звать, потихоньку переходя в слезы. Сердце Василия сжалось. Она была так добра к нему, а он вот сейчас сбежит не попрощавшись. Он остановился и задумался о смысле жизни и справедливости.

И она нашла его, и взяла на руки, и нежно причитала, и гладила. Ему было тепло и приятно, он расслабился и дал унести себя в дом.

И дверь закрылась, и теперь, наверное, уже навсегда. И мечтам о лете уже не сбыться. Он стал домашним котом, он стал ее котом. Ну и что… У домашних котов тоже есть свои радости… Наверное.

Она радовалась, что он выздоравливает, гладила его и болтала какие-то глупости о любви. Было тепло и приятно. И все бы хорошо, но откуда эта тоска? Никогда он не думал, что с ним может случиться такое. Он уже не настоящий свободный кот, он теперь принадлежит хозяйке.

Через несколько дней Василий совсем затосковал, и ему стало хуже. Застуженные почки отчаянно болели, начался жар.

Она снова таскала его к наглому мужику в белом халате, который колол железными иглами. Но ничего не помогало, боли становились все сильнее, тоска все безысходнее. Она плакала, он пытался ее утешить ласковым мяуканьем. Ничего не помогало. Он умирал.

Вот такая она, правда жизни. Видимо, не суждено ему было жить простым домашним котом. А умереть было не суждено, как настоящему свободному коту, под забором. Вот так.

А больше всего ему было жалко ее, ту, которая была так добра к нему, которая хотела спасти и не спасла. Ту, которую он так и не сделал счастливой. Ту, которая не победила ни жизнь, ни смерть и теперь оставалась одна, где-то посередине.