Однажды коллеги психодраматисты попросили меня рассказать, что такое гештальт. Для тех кто не в курсе – гештальт и психодрама это направления в психологии. Методы работы разные, но смысл одинаковый. Я работаю и в том и в другом методе в зависимости от того, что больше подходит клиенту в данный момент.

Так вот, психодраматисты обычно не любят длинных лекций, и надо было в короткое время вложить максимум информации, объяснить сложные вещи максимально понятно, не скучно и наглядно. Тогда я придумала веселую сказку с хорошим концом. Надеюсь, все кому интересно узнать про гештальт и не загрустить будут довольны. Слушайте….

Сказка «Кривая дорожка Колобка»

Жили-были дед да баба. Жили они на краю поля в маленькой избушке.

Поле это большое было и волшебное. Постоянно это поле менялось: то кустик на нем вырастет, то елочка. Зайчики по нему бегали, лисички. И как-то каждое изменение в поле на деда с бабой влияли: то настроение испортят, то, наоборот, порадуют. Ну совершенно непредсказуемое поле было! Дед его побаивался, а потому, от греха подальше, ходил только одним путем — по дорожке кривой. И ни шагу — ни влево, ни вправо. Кто это поле знает, может, оно опасное? А баба — и вовсе из дома ни ногой.

Жили-то они вроде бы неплохо. Дед, в принципе, спокойный был, только попивал немного. А баба была у него странная, все-то она откуда-то знала — и что дед хочет, и что он любит, и куда сейчас пойдет. За это ее дед слегка поколачивал. И имя у бабы было странное — Конфлюэнция. Откуда в деревне такое имя взялось, никто не знал, но было известно, что так и мать ее звали, и бабушку.

Вот сидит однажды дед на завалинке, в небо смотрит и думает. Что-то как-то непонятно, грустно как-то, ну не то как-то… То ли хочется чего-то, то ли нет. Поле молчит, знаков деду не подает, и не поймет он, то ли поспать, то ли пожрать, то ли бабку побить. А она, зараза, тут как тут. Что, мол, дедуленька невесел? Да вот, говорит, хочу чего-то. «А знаю, — говорит бабка, — мы обедали давно, ты есть хочешь». И правда у деда в животе что-то булькает. «И чего бы мне поесть?», — дед думает. А баба уже бежит по сусекам скрести: «Мы, дедуленька, колобка с тобой поесть хотим». Ей-то лучше знать, на то она и Конфлюэнция!

Сидит дед, еду ждет, а сам на бабу злится, а за что — не поймет. Без стакана точно не понять, да и со стаканом тоже. А баба уже Колобка из печи вынула, на окно студить положила, у стола суетится. Дед на Колобка глядит, и думает: «А ведь и правда есть хочется!». А Колобок улыбается. «Съешь меня! — говорит, — и никогда больше голодать не будешь». Странный Колобок получился. «Не могу я тебя съесть, — дед говорит, — баба не велела, пока на стол не накроет». Обиделся Колобок: «Я тут другую жизнь предлагаю, а ты даже решения принять не можешь самостоятельно, все за тебя бабка решать должна. Уйду я от тебя туда, где свобода выбора». Ух ты, какой Колобок идейный оказался!

Спрыгнул Колобок с окошка и покатился по дорожке. А дед за ним из окошка наблюдает и думает, где же этот глупый Колобок такого психа найдет, который сам знает, что он хочет?

Докатился Колобок до кустика, увидел дед, что за кустиком сидит Зайчиха. «Ну все, — думает,- конец Колобку, она-то его съест, и без всякой свободы выбора». Знал дед эту Зайчиху. Не любил он ее, Тетушку она ему напоминала. Тетка ворчливая была, нудная и пахла противно. Дед с ней в детстве оставался, когда родители на работу уходили. Проекция ее звали.

А Колобок, вы помните, идейный был, все пользу принести людям хотел. Увидал Зайчиху и радостно так говорит: «Съешь меня, и будет тебе счастье, никогда больше голодать не будешь». Посмотрела не него Зайчиха и говорит: «Съела бы я тебя, да вот не понимаю, зачем тебе это надо. Думаешь, я не знаю, что все вы такие, вроде бы, добренькие, а на самом деле сами хотите меня съесть. Ты, Колобок, использовать меня в своих тайных целях хочешь, а потом еще и смеяться надо мной будешь. Не зря тебя Дед есть не стал, знает, что евонная Баба ничего хорошего испечь не может, потому что всех нас ненавидит. Думает, что она в поле главная, но я-то знаю… Несчастный Дед, жалко мне его, что с такой мучается. То ли дело я, все про всех понимаю, посочувствовать могу. А ты, Колобок, катись подобру-поздорову, и нечего про меня всякие гадости думать, что это я стерва и всех «построить» хочу. Я добрая».

Не понял Колобок, вздохнул и дальше покатился. А Дед смотрит, как Колобок по дорожке катится. Зайчиха сидит и трясется то ли от злобы, то ли от страха, то ли от холода. А кустик, под которым она сидела, завял как-то, на небе тучки появились, грустно.

Видит дед — вдоль дороги, по которой Колобок покатился, — заросли малины, а в них кто-то ворочается. О, да это же Медведица, милая такая, симпатичная, чем-то на бабушку любимую похожа. Ее Ретрофлексия звали, а он когда-то к ней на лето уезжал в детстве, бабой Ритой называл. Добрая она была, мухи не обидит, слова никому плохого не скажет. Болела только часто: и астма у нее была, и спина болела, но она ни на что не жаловалась, все терпела, сама со всем справлялась.

А Колобок свое твердит: «Съешь меня, Медведица, и будет тебе счастье — никогда больше голодать не будешь». Медведица сжалась вся, лапу в рот засунула и ну ее кусать. Колобок спрашивает: «Ты чего это себя ешь, я вкусный такой, лучше меня съешь или ты неголодная?». Медведица лапу изо рта вынула и отвечает: «Есть мне, конечно, хочется, но как же я, Колобок, могу тебя съесть, ты же такой правильный, людям пользу приносить хочешь, а я сильная, большая, сама себе еду добуду. И как только мне мысль такая могла придти — съесть такого хорошего Колобка, какая же я жестокая. Таким, как я, вполне и малины кислой достаточно. Иди, неси пользу всем другим, а я стыжусь своей слабости и агрессивности». Снова лапу в рот засунула, грызет, а другой по голове себя гладит, ни на кого не смотрит. Вздохнул Колобок и дальше покатился.

Глядит Дед, а заросли малиновые почти совсем завяли, сидит в сухостое Медведица, несчастная такая, голодная, плачет, себя жалеет. Колобок в то же время весело по дорожке катится, и все ему нипочем. А около самого поворота в ложбинке Волк сидит. Матерый такой Волчище. «Странно, — подумал Дед, — и что это сегодня вся животина на родственников моих походит. Волк этот — вылитый папаша мой, покойник. Суровый был человек, того и глядишь, кого-нибудь съест». Боялся Дед папашу своего, уважал и ненавидел тихо. Имя у него было жесткое, суровое, как и он сам. Интроект его звали. «Ну, все, — думает Дед, — теперь уж точно конец Колобку».

Остановился Колобок перед Волком и опять свою веселую речь завел: «Съешь меня, Волк, и будет тебе счастье». А Волк как зарычит: «Как ты, тварь мучная, можешь мне, Волку, такое предлагать! Мы, Волки, никогда Колобков не едим. Мы, Волки, только мясо едим. Волк должен быть сильным, мохнатым. А силу только мясо дает, а шерсть без мяса выпадает. Лучше с голоду умереть, чем предать свое волчье племя. Вы, колобки, не должны по дорогам шляться, вы должны у деда с бабой на полке лежать, а предлагать себя другим стыдно. Те, кто всем помощь свою предлагают, идиоты, которые плохо кончают. Вали отсюда». Видит Дед — Колобок дальше покатился, но как-то уже не так резво. А по полю ветер закружил, сухой листвой зашуршал.

Докатился Колобок благополучно до вершины горки. Видит Дед, а там Лиса сидит, от нее Колобку уж точно не уйти! Лиса эта тоже Деду напоминала кого-то, вспомнить только не получалось. В голове только что-то про Де.. или Дэ… крутилось, что-то про отрицание всего.

Колобок в это время перед Лисой крутится: «Полюби меня, съешь меня, я много пользы и счастья тебе принесу». А Лиса отвечает: «Сомневаюсь я, что ты и правда такой хороший и полезный, как говоришь, врешь, небось, как и все». «Да не сомневайся ты, а попробуй, хоть кусочек откуси, сразу поймешь». Подумала Лиса, подумала, взяла в лапки Колобка, со всех сторон оглядела. «Ну, давай, ешь!». Откусила Лиса кусочек, Колобка рядом положила, жует, оценивает. Долго она думала да оценивала… А Колобок, хоть и покусанный, да круглый все еще, покатился вниз с пригорка. Лиса вроде сначала за ним побежала, но все медленнее и медленнее, а потом и вовсе остановилась. «И зачем, собственно, я тут стараюсь, Колобка ловлю, вот съела кусок, а счастья не прибавилось — как была голодная, так и осталась. Чушь это все. Да, на самом деле и не было ничего, подумаешь, кусочек откусила, это неважно. Это все так, мелочи. Вот если бы это курочка жареная была, тогда все, наверное, по-другому сложилось бы, а колобков я никогда не любила, тьфу, гадость какая».

Тут Деду Колобка реально жалко стало: «Как же это получается: такой Колобок хороший, добрый, самоотверженный, всех накормить хочет, а никому этого не надо, все голодные сидят. Да и я тоже, такой же».

Колобок тем временем, хоть и покусанный, а до полянки под пригорком докатился, лежит, вздыхает. Тучи на небе собираются, скоро дождь пойдет, уж тогда-то Колобок ни за что пропадет, без толку погибнет.

А по небу журавли летят, курлыкают. Отделился один Журавль от стаи, опустился рядом с Колобком, улыбнулся да и съел его. Крыльями Журавль захлопал, закричал громким голосом, радостно так. Видно, счастья ему действительно прибавилось. Поднялся и полетел за своими дальше.

Совсем Дед загрустил. Во двор вышел, на завалинку уселся, тоскует. Даже водки не хочется. Баба его, Конфлюэнция, сначала вокруг него бегала, о том, что с ним происходит, ему рассказывала: «Мы тоскуем, потому что я хозяйка плохая, не поняла, что нам хочется». Поохала, поохала, да в дом пошла, легла на кровать и тоже тосковать взялась. Сидит Дед голодный, грустный и ничего делать не хочет. Да и что тут поделать можно, сам свое счастье упустил. Смотрит Дед в небо, а там Журавль кружится, сытый, счастливый, свободный, и все ему нипочем — ни тучи, ни ветер. Позавидовал ему Дед, тоже хотел быть сытым, счастливым и свободным. Совсем плохо Деду стало. Крикнул он: «Эй, Журавль, помоги, не могу больше так жить». Опустился Журавль с Дедом рядышком. Погладил его крылом по голове и говорит: «Да, влип ты, Дед, сам не выберешься». «Что же делать мне? Подскажи!» — попросил. «Слушай, Дед, вот был у меня знакомый Царь, все ему было не так. Думал он: вот съем молодильных яблочек и буду счастлив. Всех достал. Сыновей своих чуть не загубил из-за идеи своей непонятной, но встретилась ему Василиса Премудрая, после общения с ней бросил он свои дурацкие идеи и зажил счастливо со своими сыновьями. Может, и тебе к ней сходить?». «Как же мне ее найти?». «Иди через лес в сторону, куда солнышко садится, увидишь теремок на полянке, спроси Василису, скажи, что от меня, она добрая, поможет. Только яичко золотое захвати, то, что Кура-ряба твоя снесла, ей отдашь». Дед обиделся: «Добрая, говоришь, а помогать только за золотое яичко будет, врешь ты все». А Журавль смеется: «Ну ты, Дед, сказанул! А Василиса, по-твоему, голодная помогать тебе будет? Да и инструмент у нее недешевый. Доброта — штука расходуемая, ее пополнять надо. А сам-то ты, что дать ей можешь? Или в должниках потом тебе приятно ходить будет? А так отдал Яйцо золотое и свободен. Такой вот обмен ресурсов в природе».

Подумал Дед, потосковал, да и подался в лес. Баба его остановить пыталась, причитала, плакала, но Дед непреклонным оказался: «Нет, не могу больше сидеть и тосковать». А за ним и животина местная потащилась. И Зайчиха, и Медведица, и Волк, и даже Лиса. Баба тоже за ним пойти хотела: «Кто же объяснит-то, что тебе хочется?». Ну, нет, Дед наотрез отказался: «Иди куда хочешь, но не со мной. Сам хочу понять, что не так со мной, без твоей помощи».

Шел-шел Дед через лес целый день и целую ночь. Только к утру вышел он на полянку. Зайчиха, Медведица, Волк и Лиса за ним. Стоит на полянке теремок, маленький, симпатичный, сидит на пороге Василиса Премудрая, улыбается: «А я тебя, Дед, давно поджидаю, заходи в дом, рассказывай, что тебе угодно».

Зашел Дед в теремок, за ним и звери его. Усадила Василиса Деда в кресло, звери по углам разлеглись. «Что хочешь, Дед?» Подумал Дед и отвечает: «Колобка хочу, он обещал, что если его съесть, то будет мне счастье. Так меня тоска и голод мучают, на всякое лечение согласен». «Тяжело может быть, не сбежишь?» «Нет, не сбегу! Так, как раньше, жить не могу. Давай, доставай свои инструменты, я готов». Про то, что «на все готов», Дед загнул, конечно. Не знал, что ждет его.

Рассказывал Дед про жизнь свою, а Василиса вроде простые вопросы задавала, но вокруг начал черный туман собираться. «Это что это тут такое?» — удивился Дед. Василиса и бровью не повела и спокойно так отвечает: «Да это гештальт, ничего страшного». Но чем больше этого «гештальта» в комнате образовывалось, тем Деду страшней становилось. В какой-то момент все так черным гештальтом заволокло, что начались настоящие чудеса. Ну, просто настоящий американский фильм ужасов!

Глаза у Василисы вроде добрые, как у мамы, но, о, ужас, из них стрелы вылетают Деду прямо в сердце. И таким виноватым он себя почувствовал, кошмар! Чем же он опять не угодил, что не так сделал? И вдруг видит: а мамаша-то его, покойница, из-за Василисиной спины выходит, тряпкой, как обычно, на него замахивается. Сжался Дед весь, как в детстве бывало. Василиса его подбадривает. Скажи, мол, мамаше все, что о ней думаешь. Тут самое страшное началось: звери, что по углам сидели, личины свои менять стали. Зайчиха незаметно так превратилась в тетю его противную, Медведица — в бабушку, Волк — в папашу, Лиса в учительницу литературы Светлану Петровну. И все они к Деду приближаться начали: «Никогда тебе, Колобка не попробовать!».

Тут еще тумана гештальтистского добавилось, и совсем страшно стало. Слетели со зверей и человеческие обличия, остались только роботы железные. Колесиками скрипят, железками звенят, на Деда наезжают, сейчас раздавят, гусеницами искромсают, в себя втянут. Совсем плохо Деду стало. «Какая ты, Василиса, обманщица», — кричит Дед. — Ведьма ты настоящая, колдовским своим гештальтом погубить меня хочешь! Это что за нечистая сила у тебя тут на меня нападает?». А Василиса спокойно так отвечает: «Ты, Дед, на меня ответственность не перекладывай! Зверей своих ты сюда сам привел, а то, что в гештальтистком тумане твои механизмы сопротивления свое истинное лицо показали, так это хорошо. Когда поймешь, как они устроены, станет тебе понятно, что с ними делать». А Дед разозлился: «Ведьма ты, Василиса, мучаешь меня за мои же деньги».

«Ну вот, яйцо свое золотое пожалел, ведьмой обзываешь. Я на тебя столько гештальта перевела. А это тебе не зелье колдовское, а штука весьма реальная, от рентгеновского аппарата принципиально не отличается, только не из железа, а из слов. И стоит, между прочим, недешево», — голос у нее спокойный, мягкий. А роботы не унимаются, железками гремят, колесами скрипят, друг на дружку лезут, еще чуть-чуть и погубят Деда бедного. Не выдержал Дед и бежать!

Выбежал на поляну, упал на траву, заплакал. Думал он, что без Василисы полегчает, но беды его не кончились. Откуда ни возьмись, появились три гнома. Один схватил его за грудки, вверх тянет: «Поднимайся, ты же Колобка хочешь»; другой гном на плечи давит: «Ты тот, кто никогда не получает своих колобков, сиди уж»; а третий гном в спину толкает: «Делай хоть что-нибудь». Дед плачет и причитает: «Отстань от меня, нечистая сила!». Даже вспомнил, что православный он, а тетка со свечного ящика говорила, что на нечистую силу крестное знамение действует. Но не подействовало на гномов и крестное знамение, еще пуще они его терзают. Упал он в траву и затих.

Вдруг видит Дед, что в небе над ним журавль кружит. «Ты меня сюда послал, а мне только хуже стало. Что делать?»- тихо-тихо Дед прошептал. Но услышал Журавль, рядом с Дедом опустился, отер слезы его крылом: «Не плачь, Дед. Я с тобой. И помни – лежащий, да не упадет». Закрыл Дед глаза, успокоился, да и гномы затихли, рядом на траву опустились.

Вышла Василиса из теремка и говорит с улыбкой: «Смешной ты, Дед, гномов своих крестным знамением разогнать хотел. Это же части твои, Селфами их называют. Или думаешь, руку свою перекрестишь, она и отвалится? Этого вот Оно зовут или Ид по-другому, без него тебе не понять, что тебе хочется, он и есть твое хотение, все твои потребности в нем. Этого Личность зовут, в нем весь опыт жизни твоей записан. Без него ты и знать не будешь, какой ты, и кто ты, и что тебе полезно, а что нет. А это Эго зовут, без него тебе не разобраться, как с миром контактировать. Вот он болеет, и из-за этого звери-роботы на тебя и нападают. А ты и знать их не хочешь».

«Ведьма ты, Василиса, все-таки. Сказано же: если соблазняет тебя член твой, отрежь и выкинь». «Ну вот, как не по тебе, так и о православных своих корнях вспомнил. Может быть, все-таки сначала разобраться, что именно тебя соблазняет? А то, если все отрезать неподумавши, инвалидом станешь, а счастья так и не найдешь. И не ведьма я никакая, я такой же человек, как ты, только у меня знания есть про то, что тебе может жить мешать, и инструменты, при помощи которых я тебе с собой разобраться могу помочь. Если только ты сам захочешь. И не надо теток со свечного ящика слушать, у них о православии свои представления. Да и не в религии дело. Ко мне тут разные ходили, один вон все «сансару» звал, другой Шамбалу искал. А с коммунистом одним так намучалась, он меня своими лозунгами так засыпал, еле разгребла. Люди по-разному от себя сбежать пытаются»…

«Плохо мне совсем, Василиса, дольше некуда. Ладно, попробую поверить тебе, но ты уж не подведи».

«Я свое дело знаю, но все от тебя зависит, если готов к долгой и непростой работе – пойдем в дом, а я с тобой».

Погладила она Деда по голове, мягко так за руку его взяла, и пошли они в теремок.

Пришлось Деду с василисиной помощью по винтику разобрать своих роботов-зверей, все колесики перемыть, все шарнирчики промазать. Гномов долго между собой мирить пришлось, но договорились как-то.

Василиса, действительно, оказалась доброй, отзывчивой, правда, туповатой немного. Объяснить ей что-то — целая проблема, ни о чем сама догадаться не могла, и вопросами про то, что прямо сейчас с Дедом происходит, доставала. Чувства какие-то ей подавай, а какие у нормального мужика чувства могут быть, кроме «хорошо» или «плохо». Но и к этому привыкнуть можно. Звери, что с Дедом пришли, как-то незаметно опять просто зверями стали и никого не напоминали больше.

Долго ли, коротко ли, но просветлился Дед, успокоился, да начал домой собираться. Попрощался с Василисой, да и домой пошел. Зверюшки тоже домой подались.

Вышли они в родное поле, смотрят, вроде все то, да не то! Что-то в поле изменилось, сразу не понять, но воздух как будто прозрачнее стал, трава зеленее, небо выше, а по небу журавль кружится.

Зверюшки по норкам своим разбежались, а Дед по дорожке идет к избушке своей. Страшновато ему немного — как он с Бабой своей теперь встретится?

Не знал Дед, что пока он у Василисы был, Баба погоревала-погоревала да и к Кощею Бессмертному подалась. Он хоть и лысый был, и до яиц золотых горазд, но гештальтом вполне неплохо промышлял. Так что ждал Деда нашего сюрприз.

Входит Дед в избушку: «Привет, Конфлюэнция, как без меня поживаешь? Ждешь ли?».

Баба ему отвечает: «Привет, Дед, ждала я тебя, вот и колобков напекла, а имя старое мне больше не нравится. Зови меня теперь Катериной, да за стол проходи, садись, если проголодался, конечно».

«Да, поем с дороги, пожалуй».

«А каких колобков хочешь? С мясом или с капустой? А может сладеньких: с вареньем или с маком?».

Удивился Дед таким словам, но виду не подает: «Давай, тащи все, что есть, сейчас все пробовать будем».

Поел Дед колобков и с мясом, и с капустой, и сладенькими закусил, и все бы ему хорошо, да чего-то не хватает. Желудок полный, а сердце пустое. Вспомнил он про тот волшебный Колобок, с которого все началось. Вышел он во двор, в небо глядит, а там Журавль кружится. «Съел ты, Журавль, того Колобка, а он такой добрый был, всех любил, всем счастья желал. Без него в поле нашем чего-то не хватает». Опять опустился Журавль рядом с ним: «Так ты и не понял, Дед, на то Колобок и волшебный, что он всегда с нами. Вон, погляди, на окошке сидит, тебя ждет».

Подошел Дед к окну, а там, и правда, Колобок сидит, улыбается: «Что хочешь Дед?»

«Все у меня хорошо, только скучно… Хочу таким, как ты, быть: добрым и отзывчивым». «А ты попробуй, съешь от меня кусочек». Попробовал Дед Колобка, и тепло у него в сердце стало, вышел он в поле, а над ним радуга поднялась. Захотелось Деду этим теплом, что в сердце появилось, делиться со всеми. Катерине своей кусочек Колобка дал, зверям, что с ним ходили, по кусочку дал, и с другими поделился.

Со всеми Дед Колобком поделился, но не закончился Колобок: каким был, таким и остался. Положил Дед Колобка на полочку в красном углу, чтобы помнить и, если что, самому есть и других угощать.

И зажили Дед да Баба по-новому. Нельзя сказать, что все у них было хорошо, по-разному было. И беды были, и болезни, и голод, но теперь Дед точно знал, когда кусочек Колобка съесть, когда с Журавлем побеседовать, а когда и к Василисе Премудрой сходить.